Василий Головачев - Вирус тьмы, или Посланник [= Тень Люциферова крыла]

— Простите, — заторопился Такэда, — а кто братец-то ваш? Не Праселк, случайно?

— Какой еще Праселк? Мних али орд?[56] Я многих Праселков знаю, а брат мой — Хуббат. Встречали такого?

— Встречали, — глухо ответил Сухов.

— Берегитесь его, он не токмо тысяцкий из свиты таксиархов, но и хлад.

— Бесчувственный, — неуверенно перевел слово лингвер.

— Вперед! — скомандовал Никита, и ступа, испустив днищем сноп оранжевых искр, рванулась вверх.

— Помоги вам Тригла![57] — донеслось с поляны.

Летели уже час, в полной темноте.

Лес внизу, без единого огонька и проблеска света, затаился и молчал, проводив полет колдовского аппарата сотней враждебных или равнодушных глаз. Облака разошлись, и взору открылось угольно-черное звездное небо, на котором нельзя было отыскать ни одного знакомого созвездия. Низко над горизонтом сияла яркая красная звезда, заменявшая Полярную, Прикол-звезда, и взгляд ее был мрачен и угрожающ. Впрочем, путешественники уже поняли, почему край этот неуютен, дик и зловещ, источает ненависть и угрозу: на них продолжало действовать пси-поле близкого Чертова Кладбища с могилами демонов.

Кладбище они облетели стороной, невольно прижимаясь друг к другу спинами. Стоять в ступе было неудобно, к тому же края ее стали горячими, задымили; запахло окалиной.

— Аппарат явно перегружен, — заметил Такэда. — Зря не попросили парашюты.

Никита мысленно приказал ступе увеличить скорость, но летающая диковина не отозвалась, она действительно работала на пределе. Если бы не диморфанты, закрывшие головы людей прозрачными колпаками, путешественники замерзли бы.

Мрачные башни — могильники Чертова Кладбища — ушли вправо и назад, ступа снова повернула на траверз Прикол-звезды. Под ней развернулась смутно угадываемая холмистая равнина с островками леса и болотными марями, кое-где отсвечивающими в свете звезд зеркалами воды. Никита заметил внизу по ходу движения какие-то странные образования — скалы не скалы, сооружения не сооружения, снизился, чтобы разглядеть их получше, и в этот момент ступа содрогнулась от сильнейшего удара снизу. Седоки едва не повылетали за борт, хватаясь за края ступы и обжигая руки. Что-то затрещало, с боков аппарата посыпались искры, он накренился и с визгом и воем понесся вниз, к земле.

Их спасло то, что летели они достаточно низко, на высоте не более тридцати метров, и упали прямо на моховую подушку небольшого болотца. Кубарем выкатившись из ступы на берег болотца, они разом оглянулись назад и, прежде чем ступа затонула в прорванной ею трясине, увидели в раскаленном докрасна днище аппарата длинную черную стрекозу толщиной с руку. Зашипев, ступа ушла под воду, увлекая за собой стрелу.

— М-да! — сказал задумчиво Такэда. — Стрелок был отменно меткий. Попасть ночью в летящий и почти невидимый на фоне неба предмет диаметром в метр — все равно что плевком поразить летящую стрелу. Далеко мы успели улететь?

— Километров сорок, не больше. До Огнь-реки еще столько же, упали мы, наверное, на край Дикого поля, о котором говорила Ягойой.

— Ты хорошо видишь в темноте?

— Почти как днем.

— Тогда пошли пешком.

— Не спеши. — Никита встал, поправил плащ, огляделся, прислушиваясь больше к себе, чем к звукам вокруг, и махнул рукой. — Давай в ту сторону.

— Там же болото!

— Вот и проверим свойства плащей. Баба Яга говорила, что в них можно ходить по болотам. Потом вылезем на холм и заночуем. Есть у меня одна мысль…

— Вооружиться на Диком поле?

— Угадал, телепат.

Они осторожно двинулись по упругой поверхности мхов, покрывающих болотце, к его центру, затянутому ряской и водорослями, и вскоре убедились, что их держит не только мох, но и грязевая трясина! Плащи Ягойой не то уменьшали вес владельцев, не то увеличивали поверхностное натяжение воды — по прикидкам Такэды, привыкшего все анализировать и объяснять хотя бы для себя. Но главное, плащи действовали.

Выбравшись из болота и взойдя на ближайший холм, путники залегли в кустах, на сухих подушках все того же пушистого мха, и стали дожидаться утра. Обоим хотелось спать, но память продолжала прокручивать события прошедшего дня и призывала к осторожности, хотя в «скафандрах» диморфантов им не был страшен никакой зверь.

— Если Яга хаббардианка и сестра Хуббата, — завел разговор Толя о том, что его мучило, — то она сестра и Вуккубу.

— Логично, — согласился Сухов, думавший о своем.

— Но если Хуббат — Триглав, то и Вуккуб тоже?

— Логично.

— Жаль. Мне он нравится с одной головой. Но тогда и Ягойой, то есть Баба Яга, — Триглава? Горб ее помнишь? Там, наверное, она и прячет остальные головы.

— К чему ты клонишь?

— Да так, рассуждаю. Прослеживается интересная схема злых сил: и Баба Яга, и ее братья, и Змей Горыныч — олицетворение зла в русском фольклоре, все они трехглавые монстры. Понимаешь?

— Не понимаю. Ну и что?

— Я и сам пока толком не понимаю. Только уж очень подозрительно, что зло — трехлико. Кстати, и Соловей-разбойник здесь не одинок, с сыновьями своими тоже троицу образует.

— Не вижу связи. Троица бывает и добрая, положительная. Спи, утро вечера мудренее, я пока покараулю.

Такэда затих.

Оба уснули почти тотчас же и не заметили, как из-под пня неподалеку вылез маленький человечек, заросший шерстью по глаза, величиной с два кулака, и утащил их узелок с едой.

Наутро первым спохватился Такэда. Причина пропажи выяснилась тут же: из-под пня, в небольшой норе торчал край платка, в который были завернуты пироги. Никита вытащил платок, нагнулся и проговорил в нору:

— Вылезай, не то заколдую.

С минуту было тихо, потом послышался шорох, и перед глазами удивленных путников предстала маленькая, лысая, опушенная серо-седым пухом головка с глазами-бусинками, широким — до ушей — носом, с бородой и усами, скрывающими рот.

— Лопни мои глаза — гном! — тихонько прошептал Такэда.

— Вылезай, вылезай, — отступил на шаг Сухов.

— А колдовать не будешь? — неожиданно хриплым басом спросил кроха.

— Не буду, — засмеялся Никита. Сел на мох напротив пня, поджав ноги. — Кто будешь-то?

— Лесовик я, Жива. — Гном выполз наружу, похожий на постаревшего и поседевшего мохнатого Чебурашку.

Путешественники переглянулись.

— Жива, говоришь? А тот Жива, что у Ягойой ютится, не родственник тебе?

— Брательник старшой.

Такэда фыркнул:

— По-моему, они все тут в родстве, хаббардианцы замаскированные.